Деинституализация
Скромных отщепенцев не бывает, разве что застенчивые.
Отщепенцы – те, кого, по словам Ф. Ницше, «всякая общность принижает», и они «не желают принимать и выполнять требования среды как личностно значи-мые, а также реализовать свою индивидуальность в конкретных социальных усло-виях» (по Ю. Клейбергу). При этом далеко не всегда, а чаще и вовсе без того, чтобы быть сильно угнетаемыми, обиженными или брошенными на произвол судьбы. Как отмечал А. Герцен, «самобытность еще не всегда есть вражда с обществом. Проти-водействие, возбуждаемое в человеке окружающими – ответ его личности на влия-ние среды. Нравственная независимость человека – такая же непреложная истина, как и его зависимость от среды, с той разницей, что она с ней в обратном отноше-нии: чем больше сознание – тем больше самобытность, чем меньше сознание – тем связь со средой теснее, тем больше среда поглощает лицо» .
Так бывает в обычной жизни, но поскольку мы берем к рассмотрению деви-антное развитие личности, где обычные причинно-следственные отношения пред-стают в заостренном, гротескном варианте, то и остановимся на тех случаях, где это отчуждение предстает как психологическая защита от неблагоприятного стечения обстоятельств.
Почва – особенности психического склада, когда мир воспринимается без той убедительности, которая гарантирует уверенность.
Ситуация – социальная изоляция в детстве в кругу взрослых (семьи), которые настороженно относятся к миру из-за своей невротичности или отчуждения иного рода.
Паттерн – тонкая оболочка ролей-функций как причина тревожных ожиданий.
Драйв – переключиться в воображении на образ мира, подходящий как среда обитания и носитель ценностных ориентаций.
Защита – уход в когнитивное пространство, освобождающий от аффилиатив-ной напряженности.
Поход в мир воображения, чем бы он ни был вызван, всегда имеет следствием отчуждение не только от тех, кто «не своего круга», но и от людей схожей судьбы. Если отщепенцы и объединяются, то не столько по велению чувств, сколько в рам-ках некой более или менее отвлеченной идеи, чтобы вскоре схлестнуться на почве не менее отвлеченного противостояния. Мысль как источник чувств поворачивает вектор интересов внутрь личности, делая человека неимоверным эгоистом, равно-душным к живому социальному окружению. Слабость или даже отсутствие аффи-лиативной сплоченности можно проследить по многим примерам. Начиная с исто-рических, когда носители сверхценных идей подвергали народ (в масштабах, кото-рые были им доступны) страданиям «не дрожащей рукой», до обыкновенных невро-тиков, демонстрирующих в эксперименте по определению аффилиативной заинте-ресованности полное равнодушие к позиции группы .
Самодостаточность делает такого склада людей довольно устойчивыми в при-вычных обстоятельствах, когда равновесие с обществом и собой достигнуто. Они прочно держатся за свои привычки, выстраивая образ жизни по модели крепости (снаружи бастионы мнений и предпочтений, далее стены социальных ориентаций, за которыми располагается башня принципов). Любое сближение с людьми на почве симпатий приобретает характер сражения, так что, почувствовав необходимость вооружаться для соблюдения правил игры, предмет сердечной склонности, как пра-вило, предпочитает уклониться от таких проблем. Постепенно общение с собой об-ретает своеобразную привлекательность, а желание выйти за стены окостеневших привычек становится все слабее. Чтобы попасть в маргинальную среду, где люди соприкасаются ролями-статусами (чем она и привлекательна для аутсайдеров и из-гоев), жизнь должна поставить отщепенцев в неординарную ситуацию. Причем не обязательно внезапно и ошеломляюще, тут-то адаптивных возможностей, как пра-вило, хватает (отрешенный человек лишь глубже уйдет в свою раковину), а посте-пенно, когда неконгруэнтность ситуации истощает приспособительные возможно-сти. Устав от необходимости приноравливаться к тому, что не нравится, отщепенцы склонны к импульсивным реакциям отказа и разрушения, в результате которых вполне могут оказаться на обочине жизни. Диапазон здесь самый разный, от разры-ва отношений с близкими «в один момент», до вполне реального покушения на жизнь «как снег на голову» для окружающих. «Все было как обычно, а он вышел в другую комнату и застрелился»,- такую или примерно такую фразу мне приходи-лось слышать от примитивных умом, но упрямых характером вдов в своей эксперт-ной практике. Естественно, в обыденной жизни речь идет о чем-нибудь попроще: внезапное увольнение без подготовки нового рабочего места; уход из дома, «срыв» в запой и т.п., по мотиву «потом хоть трава не расти» и «все как-нибудь образуется». Самовольное оставление воинской части больше других присуще именно семейно изолированным в детстве юношам с привычками отщепенца.
В маргинальном варианте отщепенцы ведут себя соответственно той защит-ной тенденции, которую характер впитал с детства. Бродяжничество (после того, как все брошено, а строить заново не хочется) выглядит как отшельничество, за-творничество, отказ даже от тех примитивных институциональных схем, которые возникают в среде бомжей, не лишенных аффилиативной тяги к отождествлению с себе подобными. В молодом возрасте люди, склонные к отшельничеству или хип-пующие, чаще всего таким способом освобождаются от комплекса отщепенца (вы-живают его из личности), заложенного в детстве, после чего общение с людьми да-ется им значительно легче (по материалам западных исследований, так как в нашем отечестве подобных данных мне найти не удалось). Взрослые люди, начавшие бом-жевать, обратно в общество возвращаются редко.
Пьянство, в отличие от аутсайдеров, не пробуждает и не стимулирует аффи-лиативности. Будучи ориентировано на себя, оно вписывается в образ жизни, из-бранный человеком по собственному вкусу: ежедневное расслабление после тягост-ной неконгруэнтности; запой в предвидении социального «срыва»; сентиментальное сострадание к самому себе, оправдывающее пассивную бездеятельность и т.п. Об одном из вариантов писал С. Довлатов, чей текст я привожу по возможности без ку-пюр. «Строжайшая установка на гениальность мешала овладению ремеслом, выби-вала из будничной житейской колеи. Можно быть рядовым инженером. Рядовых из-гоев не существует (здесь мы расходимся в истолковании термина, который для нас не метафора, а дефиниция и означает социальную дезинтеграцию – Б. А.). Сама их чужеродность – залог величия. Те, кому удавалось печататься, жестоко расплачи-вались за это. Их душевный аппарат тоже подвергался болезненному разрушению, многоступенчатые комплексы складывались в громоздкую безобразную постройку. Цена компромисса была непомерно высока. Ну и конечно же, здесь царил вечный спутник российского литератора – алкоголь. Увы, я оказался чрезвычайно к этому делу предрасположен. Алкоголь на время мирил меня с действительностью» .
И, наконец, делинквентное поведение. В мотив противоправного посягатель-ства у отверженных просачивается очень своеобразное жертвенное начало. В форме ненужного риска, не вызванного и не оправданного обстоятельствами. Да еще при совершении деяния, не имеющего прямой выгоды. Например, если брать крайние случаи, кража у своих (крысятничество) относится к числу страшных грехов, начи-ная с детства, а в условиях уголовной субкультуры вообще смертельно опасно, и идут на него люди из числа отверженных. Каждый оперативный работник мест ли-шения свободы отлично знает, что о подготовке какой-то запрещенной акции ему донесут именно такого склада люди. Преступление не для того, чтобы отомстить или воспользоваться, вообще очень интересный феномен. Мотив, подталкивающий на него изнутри личности, как бы окрашен служением некому идолу, на алтарь ко-торого приносится свидетельство своего пренебрежения земным. Особенно это бро-сается в глаза в поведении «безмотивных» убийц. Поражает бравада опасностью ра-зоблачения на момент совершения преступления. Человек вроде бы хочет, чтобы его увидели, а после задержания (кстати сказать, именно тех, кто не особо скрывается, поймать бывает особенно трудно) никто (из тех, с кем мне приходилось работать) угрызений совести не демонстрировал и, скорее всего, их не испытывал.
Естественно, здесь мы приводим лишь случаи, где эта особенность явно бро-сается в глаза, и кроме социальной позиции отщепенца выступает в аккомпанементе еще многих причинно-следственных зависимостей. В обыденной жизни все бывает гораздо проще. В массе корыстных, мстительных, хулиганских и иных побуждений по разным мелким поводам они ведут себя в соответствии с закономерностями кри-минологии. И лишь углубляясь в психологический контекст банального преступле-ния улавливаешь ее в глубине мотива. Для оценки вины это не имеет особого значе-ния, но для перевоспитания очень существенно.
Когда же речь идет о гражданском неповиновении, люди с психологией отще-пенца обязательно доминируют среди тех, кто приносит жертву. Лишь потом, когда первый этап пройден, появляются аутсайдеры, готовые мстить всем и вся, изгои, ко-торые не прочь поживиться и остальные социально отчужденные элементы. «Со-циалисты, анархисты, недовольные члены профсоюзов, мексиканские изгнанники, пеоны, бежавшие от рабства, разгромленные горняки, вырвавшиеся из полицейских застенков, и, наконец, просто авантюристы, солдаты фортуны, бандиты,- словом, все отщепенцы, все отбросы дьявольски сложного современного мира нуждались в оружии, Только перекинуть эту разношерстную, горящую местью толпу через гра-ницу – и революция вспыхнет» – понимали организаторы из числа идейных рево-люционеров – воспитанных, образованных и состоятельных людей, чье прошлое ничем особенным не омрачалось (Д. Лондон «Мексиканец»). И если окинуть взором нашу недавнюю историю, мы увидим среди тех, кто готовил революцию, людей с прочными семейными традициями в детстве. Было ли это воспитание изолирую-щим, сказать трудно, для этого нет автобиографических указаний, но факт остается фактом: аутсайдеров из приютов и изгоев с улицы в среде нелегальной революци-онной организации замечено не было. А. Герцен не раз убеждал общественность не доверять тем, кто имеет в революции корыстный интерес, и в пылу полемики даже обзывал сторонников К. Маркса «серой шайкой». Новые времена лишь подтвер-ждают старый опыт. Когда по ходу реформ и прочих преобразований требуются жертвы, на авансцену выходят люди из числа отщепенцев.
В выборе жизненной позиции среди такого склада людей почва играет нема-ловажную, если не ключевую роль. Когда мысль становится источником чувств, а внутренний мир начинает отодвигать внешний в качестве поставщика впечатлений, способ переживания бывает важнее ситуации. И хотя особенности мироощущения, о которых пойдет речь, не зависят от стиля воспитания, у тех, кто дистанцирует внут-ренние смыслы поведения от общепринятых институтов, они вызывают заблужде-ния, от упорства которых и зависит степень маргинализации. Такого склада людей называют по разному в зависимости от глубины погружения в собственное вообра-жение.
Чаще других, то есть почти постоянно, нам встречаются люди увлеченные фантазиями в ущерб себе и своим близким. Таких чудаков (В. М. Шукшин, герои рассказов которого сплошь отщепенцы, называл их чудиками) вокруг нас великое множество. Нормальный человек и должен иметь какую-то странность, чтобы отли-чаться от других. Почему бы этой странности не быть односторонним увлечением? Но всему есть граница. И в тех случаях, когда это увлечение из игрушки для лично-сти превращается в ее эксплуататора, нужно искать механизмы психологической защиты, позволившие такое изменение качества.
Первым признаком, наталкивающим на такие размышления, является настоя-тельная потребность в предмете служения. Когда это вид деятельности (например, коллекционирование, где само сознание «я владею этим сокровищем и больше ни-кто» довольно для счастья), кумир публики (фанаты и поклонники) или что-то в этом роде, дело обычно не заходит дальше расточительства или сомнительных эти-чески поползновений. Если же в роли такового выступает живой человек из ближне-го окружения, на него обрушивается такой «поток шальных страданий», что отще-пенец моментально оказывается в числе отвергаемых. Как заметил один из героев У. Шекспира, «ревнивец ревнует не потому, что повод есть, а от того, что ревность в его натуре».
Второе – общая тенденция мистифицировать объект воображения, одухотво-ряя неодушевленное. И хотя это в некотором смысле присуще нам всем – приписы-вать чувства, которые мы испытываем, тем, кто с нами общается, здесь все доходит до гротеска. Невропатичная тревожность ума развитого и мифичность примитивно-го ведут к тому, что воображаемое значение предметов и отношений оттесняет ре-альность. Возникает некритичность мышления.
Третье – инкапсулирование заблуждения в своеобразную ассоциативную ни-шу, где, в отличие от обычной манеры думать, действуют архаичные способы мыс-лить со свойственными им особенностями: отрицанием возможности случайных совпадений; возникновением образа по отдельной опознанной черте, не ожидая со-отнесения с более общим понятием (магичность); склонностью подменять логику верой; чрезвычайной устойчивостью предрассудков. Появление сверхценной идеи при таком раскладе вполне вероятно.
Образно говоря, спонтанность личности, которой следует себя реализовывать по направлению к обществу сквозь роли-принципы, статусы и функции, уходит как бы в воронку, не только ее поглощающую, но перенацеливающую энергию на неко-го идола (вместо общества), в пути к которому действует воля, трудится мышление, самосознание устанавливает ориентиры для чувства ответственности. Получается структура личности, направленная вовне и такая же структура, направленная во-внутрь. Остается только определить, в какой мере они составляют единство или го-товы оторваться друг от друга. На горизонте возникает грозный признак того, что называют словом shisis или менее опасный splitting.
Хорошо, если человек такого склада предпочитает созерцательную позицию в жизни. Чаще всего к нему будут относиться с состраданием (сглаживающем раз-дражение) и если в силу расточительности или социальной запущенности он попа-дет в бомжи или пьяницы, могут отнести к числу «слегка помешанных». Хуже об-стоит дело, когда человеку свойственно навязывать свою волю другим. Тогда появ-ляется термин одержимый. В обыденной жизни такие «ниспровергатели основ» не идут дальше демонстраций, которые им по силам и по уму, но в обстоятельствах, когда идеологии бывают заинтересованы в отщепенцах, ситуация может стать зна-чительно более угрожающей. Опыт ХХ и, к сожалению, ХХI веков показывает, как много есть людей, кто хотел бы отдать жизнь за идею, в суть которой не вникает, если им предоставляют такую возможность. Должно быть, инструкторы камикадзе и шахидов не навязывают свою волю, а раскрывают в душе людей определенного склада влечения, делающие привлекательной смерть без победы («есть резон дойти до цели, / той, которая в прицеле, / и увидеть ужас в их глазах» – заметил А. Розен-баум, побывав в Афганистане).
В истории нашей страны старообрядчество, жертвы борьбы с которым пре-вышают потери самых тяжелых войн (не в смысле прямого уничтожения, а выведе-ния из общества), много веков было неотъемлемой страницей нашей истории. И стоит вспомнить, что именно староверы придавали особое значение семейному вос-питанию, отгораживая его не только от иноверцев, но внутри своей общины не да-вая большой свободы детям. На сегодняшний день этот вариант социального отчуж-дения советской историей отнесен безоговорочно к дореволюционному прошлому, преданному забвению, но с точки зрения психологии он никуда не исчез. И по мере того, как возрождается официальная православная церковь, тесно спаянная с систе-мой управления обществом, религиозное диссидентство, делающее ставку на семью, еще напомнит о себе.
В повседневной жизни простых людей, не обремененных заботами о судьбе человечества и чистоте веры, заблуждения тех, кого называют одержимыми, естест-венно, выглядят много проще. Чем примитивнее структура личности менее развит интеллект, тем больше в заблуждение вовлекается характер. По терминологии ста-рых авторов, лица, готовые перестроить свою жизнь в стремлении к борьбе за спра-ведливость, как они ее понимают, заваливающие инстанции многочисленными жа-лобами на незначительные упущения, активно собирающее множество дел, за кото-рые намерены «сражаться до конца», именуются «сутягами» или «кверулянтами». Лица, фанатично стремящиеся найти решения проблем науки и техники вопреки не-достатку образования и не способные с помощью природного интеллекта продви-нуться дальше азбучных истин, вынуждают говорить о сверхценных идеях изобре-тательства. В некоторых случаях неудержимое стремление подтвердить наличие у себя тяжелой болезни истолковывается как ипохондрия. Обозначенные случаи рас-полагаются на рубеже, где начинается психопатология, и нам остается лишь обозна-чить некую демаркационную линию с помешательством (которую государство вре-мя от времени старается отодвинуть вглубь личностного пространства, чтобы те, кто «нарушает правила социалистического общежития» в силу своего запредельного индивидуализма, не мешали нормальному управлению).
В своем типичном варианте помешательство – это наитие, откровение, до-гадка, возникшие вне связи с предшествующим жизненным опытом и реальной си-туацией. Лежащие в его основе ассоциации возникают вследствие биохимических процессов в центральной нервной системе, соединяя представления таким образом, как они не компонуются в жизни. При этом человек не обращает никакого внимания на явные противоречия с действительностью. «Как во сне он может увидеть испол-нение самых невозможных желаний самым причудливым образом. Действитель-ность, находящаяся в противоречии с таким мышлением, не только игнорируется, но активно отбрасывается», – писал Э. Блейлер в своей работе «Аутистическое мышление». Умение отличать его от заблуждений, продиктованных сверхценной перестановкой значений, даже явно противоречащих общепринятым смыслам и зна-чениям, одно из необходимых профессиональных умений психолога, но в этой кни-ге мы не имеем возможности отклоняться от темы и полагаем, что есть много ис-точников, где необходимые знания можно почерпнуть в любом количестве.